Туман над Южным кладбищем рассеивал свет низкого январского солнца. Преодолевая неловкость, я отошёл подальше и сделал пару фотографий на телефон.

Я родился в семье двух советских учителей. Через три месяца СССР не стало, но отметка в свидетельстве о рождении «СССР, Ленинград» всегда была для меня очень важной. Мне кажется, что пейзажи сформировали меня так же, как и люди, которых я в этих пейзажах встречал. Разрезанные трамвайными линиями пустыри и разливы рек знают больше человеческих историй, чем я смогу придумать. Пейзаж - это видимое время.

Сразу после кладбища я собирался ехать на открытие Фотобиеннале в Мраморном дворце, но остался с папой, чтобы выпить с ним кофе, пока он ждал свою машину из автосервиса. Мы рассуждали вслух, дискутировали. Я настаивал на том, что большие деньги делаются на богачах, а он - что на эксклюзивности. Мы, конечно, ни к чему не пришли.

Не помню, когда решил пойти учиться на журналистику. Я уже поступил на платное в Инжекон, но труда это не составило. Поиграв 5 лет в школьном театре, я пробовался на актёрский на Моховую, но дальше первого тура дело не пошло. Расстроенный собственным выступлением в первый раз пошёл гулять по центру города один. С тех пор я постоянно где-то гуляю. В течение 6 лет на журфаке я тоже много-много гулял по городу вместо того, чтобы читать необходимую литературу. Журналистику я не очень-то полюбил. Зато полюбил фотографию, которая переросла в любовь к кино, живописи и современному искусству. Это мои три кита.

Папа подбросил меня до Московской. День был в самом эпицентре и готовился гасить свет. Я вышел на канал Грибоедова и побрёл пешком к Мраморному дворцу, но дойдя до Миллионной, в силу переменчивого настроения, свернул на набережную.

«Коля, ты не хочешь быть оператором, ты хочешь быть режиссером!» - уверял меня Ваня. Я отказывался, аргументировал, но чувствовал, что врал сам себе, ещё не подозревая, как глубоко зарыт во мне страх быть автором, а не инструментом. Удивительно, почему Ваня чувствовал это, понимал. Мы никогда не были такими уж близкими друзьями, но он всегда говорит что-то очень острое, что я в силу свей мягкости не решаюсь принять. Конечно, я хотел стать оператором, в первую очередь, чтобы понять, как изображение рассказывать историю, создаёт настроение. Но Ваня оказался не единственным, кто видел во мне амбиции режиссера. Илья Дёмин, мой куратор в Московской Школе Кино, тоже часто указывал то на моё «актерство», то на излишнюю «режиссуру в моих работах. Я на это страшно обижался, потому что его замечания обесценивал мои старания стать хорошим оператором. Но в итоге он оказался прав. Я поступал в МШК, чтобы в итоге снимать своё кино, но боялся признаться в этом. Иногда даже самому себе.

Солнце падало в Неву, по которой стелился густой туман. В оранжевом тумане на фоне особняков гуляли чёрные силуэты. Сердце замерло, дыхание сбилось. Внезапно я ощутил, что невероятная красота, которая случилось со мной под Дворцовым мостом, вызывает острую боль от невозможности передать, снять, как-то использовать множество историй, рождённых высоченным туманом над Невой.

Мой лучший друг умер вдруг. Вдруг умер друг. Вчера созванивались, завтра его родителя позвонят, скажут, шум в ушах, Фонтанка, чья-то сигарета, что-то изменилось. А что изменилось? Жизнь, замерев, продолжилась. Идеи продолжают появляться. Я продолжаю влюбляться. Продолжение следует за изменениями.

И тут стало так спокойно, так радостно, сердце наполнилось благодарностью за вдруг проявившуюся мысль, что красоту нельзя присвоить, её можно лишь созерцать. Солнце скрылось за портовыми кранами. За гранитными набережными шумел любимый город. пейзаж стремительно погружался в сумрачную синеву.