Мелодия простая. Мелодия звучит всегда. Гитара, труба, ксилофон, ударные, бас. Запись, сделанная на диктофон на концерте в Филармонии, звук соответствующий. Я услышал её впервые заснеженным декабрём дветысячи-поди-сосчитать-какого года. Лет десять назад. Зима неверных решений и определяющих встреч. Снег выпадал в чёрно-белую фотографию, строя баррикады пешеходам. На ту пору выпало очень много красочных, гирляндных событий. В тот год брат женился, поэтому всё и выглядело в расфокусе: все светофоры, все витрины магазинов и тёплые окна кафе превращались в разноцветные круги и пятна по фонам. Всё медленно готовилось к новому году, семья готовилась к большому событию. Но в памяти одни чёрно-белые фотографии. Чернеющие смазанные дети. Россыпи чёрных жемчужин, вспорхнувших, встревоженных беготнёй детей. Из магмы высеченный поэт на площади Искусств присматривает за детьми и птицами. Серые лица, чернеющие деревья. Я высматривал её на лестнице музыкальной школы на Думской. Избитая годами лестница, шумный лифт, а на последнем этаже за черными линиями оконной решётки грязное стекло, запечатлевшее купол Казанского и косые крыши, соскальзывающие в канал. Декабрь был густой.

Слышны голоса в зале. После отыгравшей вступительные аккорды гитары разбивается по мелодии ксилофон. Нетемнеющие финские ночи. Я бегал по пыльным дорогам перед сном, собирая на обратном пути маме дикие цветы оттенков неба. Неба неконтрастного, тонального, с мягкими переходами по всему диапазону спектра. Прошло года два, что-то окончательно не срослось, что-то отвалилось, как пластырь на ранке. Прохладный запах леса, выдуваемого последними взмахами ветра с бескрайнего озёрного простора. Холодные струйки свежести в ударах ксилофона. Дробь ливня по крыше грохочущей первой машины, чей пластмассовый запах навсегда остался первою любовью. Это тогда казалось, что всё временно. А первая любовь навсегда. Мелодия никогда не заканчивалась.

Пауза. Вступает труба. Долгим выдохом лет. Снова зима, ещё более густая. Ничего не было кроме снега. Тяжёлый, плотный, жаркий воздух автомобильной печи в пробке на въезде в город. Самолёт задержали из-за снегопадов, все вокруг скользили на нервах друг друга. Лужи на полу маршрутки, а на окнах распускаются цветы художников, выехавших во Францию на пленэр. Кажется, мы встречали конец света или чей-то день рождения. Внутри всё настолько опустело, и вот-вот что-то должно было ворваться внутрь, осветить январским солнцем, поманить в будущее, завораживающее своим скептическим разрезом глаз. Но друзья куда-то разъехались, кафе закрылись, пустые дороги, закрученные в медь трубы. Наворачиваю круги вокруг Невы. Заснеженное, томное, тоскливое, но такое тёплое одиночество никогда не начинавшей звучать мелодии.

Глухие удары барабанов отсчитывают циклы перерождающихся вселенных, рефрен аккордов находит нас всегда в одних и тех же местах нашей биографии, то ли написанной заранее и наверняка, то ли не придуманной вовсе. Высокие дома, между которыми я спешу домой из метро, упёрлись своими ладонями в жёлтые от городских фонарей облака. Облака летят порознь. Я порознь с собой, с ней, со всеми. Сколько лет я смотрю на эти облака, сколько слушаю её на повторе? Эта мелодия звучит всегда, даже тогда, когда я сам ещё не родился, когда я прахом растворяюсь в ветре. Мелодия звучит всегда.

Бас провожает последними нотами, стелится дорогой туда, где всегда встречает гитара, однажды записывающаяся в Филармонии на диктофон. В зале слышны голоса.